Манифест избитого адвоката

[serednyak]

 

«Буду говорить правду и только то, что думаю»

«Я понимаю, что в стране победившей имитации, в стране тотальной лжи это будет звучать дико, особенно в суде, который по факту судом не является. У меня и у тех, кто принял решение о моем задержании, прямо противоположные цели: у них — запугать адвокатуру, у меня — научить адвокатов бесстрашию. Страх есть традиционный привычный метод управления не только в России, но и в любом слабом и авторитарном государстве. Сильное государство не нуждается в запугивании: у него есть силы и ресурсы понудить к своей воле без превращения своего народа в стадо запуганных баранов на бойне.

Ханна Айрен в своей книге, посвящённой тоталитаризму, описывает, как в Освенциме сотни сломленных и запуганных заключённых подчинялись беспрекословно самым безумным приказам одного ССовца, хотя могли задушить его только одной своей массой. Вообще, вся система концлагерей, что советских, что фашистских, работала для запугивания. И благодаря запугиванию эта традиция сильна в России до сих пор. Управлять тысячами запуганных людей проще, чем десятком смелых и независимых. Террор — экономически целесообразный метод управления страной «дёшево и сердито». А в бюджете, как мы знаем, «денег нет».

Феномен страха давно стал интересовать меня. И, не скрою, я сам тоже был подвержен ему. То был очень странный страх. Разум говорил: «бояться», все моё естество было против, но я подчинялся разуму. Потом от страха я устал и отказался от него. И сразу стало легче и проще принимать решения, да и жить. Я руководствовался законом, разумом и совестью. Правда, после этого стали возникать совершенно сумасшедшие казусы, вроде рамки металлоискателя в Первомайском суде, но я относился к этому с юмором. Это очень забавно жить без страха в стране трусов.

Посмотрите вокруг! Кого Вы видите? Люди, которые боятся потерять работу, даже такую убогую, как в ППСе (полиция). Страх испортить карьеру следователя, прокурора. Страх прогневать председателя Крайсуда. У кого-то ипотека, у кого-то семья, кто-то просто прекрасно себя чувствует, щипая понемногу взятки. И когда человек запуган, в процессе он усиленно смотрит в стол, делая вид, что «в контактике» ему приходит очень важное сообщение. А у меня всеобщий страх вызывает лишь рвоту.  Тот, у кого есть голова и руки, никогда не пропадет от голода и скуки. Я хотел, чтобы это помнили мы все. Я понял, что мы должны по капле выдавливать из себя страх. И когда уйдет страх, тогда мы станем свободными.

«9-го сентября по всей стране начались массовые репрессии»

Сейчас я хочу сказать одну категорию, которую вывел не так давно: 9-го сентября 2018 года по факту началась холодная гражданская война. 9-го сентября по всей стране начались массовые репрессии. Мы знали о них, мы видели беспрецедентные массовые репрессии. Все сидящие в том углу зала их ощутили на себе, многие из них были арестованы. А всё, что делал я — это защищал людей от нелюдей. Принцип открытости — это не просто последнее оружие, как я часто говорю и за что я постоянно в течение всей своей карьеры борюсь, это и, в условиях тотальной лжи, последнее средство для апелляции. Когда мы требуем открытости, мы апеллируем и к вышестоящему суду, и к обществу. Мы понимаем, что обозрев видеозапись моего задержания, практически всё стало бы ясно, но мы имеем, что имеем. Я убеждён, что российский суд не является средством эффективной защиты, а при условиях его закрытости не является судом в принципе. Так было, так есть и так будет во всех обществах, в которых существует авторитарное правление.

В настоящий момент в России увеличивается тенденция к сворачиванию гражданских прав и свобод одного за другим. Последовательно Россия лишилась права на свободу и честные выборы, на свободу слова, на справедливый и открытый суд, на получение юридической помощи и, под конец, права на самозащиту. По всей России ездят неприметные машины с крепкими ребятами внутри, коротко стриженными и одетыми по гражданке. Когда возникает необходимость, они заталкивают в машину человека, многие среди присутствующих испытали это, и отвозят в неизвестном направлении. Иногда в полицию, а иногда в поле — копать яму. Я это говорю из реального уголовного дела, в котором свидетеля сотрудники ОУР УМВД отвозили в поле и заставляли копать яму. А когда он спрашивал: «Зачем?», они ему говорили: «Ты что не понимаешь зачем?». Яму, длинной в рост человека.

«Они не говорят, а заламывают руки и кидают в машину»

И никогда, когда нас задерживают, мы не сможем отделить этого человека в гражданке от бандита, от преступника или от сотрудника полиции. Ни мне, ни кому-либо еще они не представляются. Они не говорят, а заламывают руки и кидают в машину. Большинство всех активистов, которые были задержаны, были задержаны именно таким образом. В настоящий момент в Краснодарском крае по факту имеет место совершено не понятный террор, когда граждан, гражданских активистов неизвестные люди ловят, избивают и калечат. Известнейший случай, когда было переломано основание черепа у Андрея Рудомахи, которого я знаю лично, когда избивали Сашу Савельева, когда плескали баллончиком в лицо Вере Максименко. Мы всё это знаем. И это были всё те же неприметные ребята в майках поло, с короткой стрижкой и спортивным телосложением. И мы не знаем, был ли это опер или боксер по найму. И вот таким образом, раз за разом, кейс за кейсом всей стране прививается выученная беспомощность. Мы не знаем, кто на нас напал — бандит или полицейский, но мы никогда не будем сопротивляться. Мы боимся.

Многие предпочитают бежать. У меня был очень большой спор с одним активистом, который бежал. Я ему сказал: «Это не мужской поступок». Мы очень долго спорили. Я не бежал. В тот день я сказал: «Ирина, уходи!». Она отважная девочка, она не ушла. Меня свинтили, её следом, но я не убежал.

Каждому гражданину России прививается и вколачивается мысль, что любое сопротивление — преступление. Еще раз: любое. Будь то мирный гражданский протест, будь то самозащита при нападении — неизвестно. Кто бы на тебя ни напал. И таким образом государство день за днём, год за годом выращивает в нас рабов. Безвольных, бессловесных рабов, у которых страх превалирует и над разумом, и над совестью. Быть смелым в такой стране — преступление, а быть несогласным — преступление вдвойне.

«Смогут ли адвокаты защитить себя?»

И вот на фоне такой печальной реальности пытается существовать адвокатура. В одном из постановлений об административном правонарушении в отношении меня судья написал: «защита не предоставила доказательств невиновности». При этом минут за 10-15 до оглашения судья сам немотивированно отказал в приобщении этих самых доказательств! Отсюда вопрос: а как нам, адвокатам, в таких условиях работать? Скажите мне, как?

d

Многие адвокаты слышали известную фразу мэтра, что «других судов у меня для вас нет». Соглашусь — нет. Но я спрошу у тех адвокатов, которые были на процессе по моим административкам: «А был ли суд? Вы это называете судом? Правосудием?». О, нет. Это не другого суда нет, а нет самого правосудия как правового феномена. Нет правосудия.

И работать в таких условиях нам, адвокатам, все тяжелее и тяжелее. Да и можно ли это назвать работой? За что мы берем деньги с подзащитных? За то, чтобы молчать, уткнувшись в стол? Сейчас идет спланированная, хорошо организованная атака на адвокатуру, и моя роль в этом действии, как мальчика для битья. Публичное наглое наказание, чтобы запугать остальных, чтобы смотрели в стол, чтобы не смели спорить и, как следствие, защищать.

Когда пришли за свободой выборов, адвокаты молчали: «Мы вне политики». Когда пришли за честными СМИ, адвокаты молчали — «Это не наше дело». Когда по всей стране громили штабы и сажали навальнистов, когда юношей и девушек травили как бешеных собак — адвокаты молчали. «Ведь адвокаты не участвуют в протесте». А сегодня пришли за адвокатурой. Кто подаст голос в нашу защиту теперь? Разучившись защищать других, смогут ли адвокаты защитить себя? Лишённые каких-либо прав в процессе и с наглухо отбитым мужеством для протеста.

Я защищал людей, как мог: спорил, ругался, жаловался, писал в ЕСПЧ и даже выигрывал в нём. Я защищал людей, и чем активнее я это делал, тем большее недовольство вызывал. Ведь суды привыкли к тихим и спокойным адвокатам — защитникам, у которых нет возражений ни когда бредит судья, ни когда подзащитного пытают электрошокером. Вот это и есть наиболее правильное поведение правильного адвоката. Но только я так не хочу и не могу и не буду. Я буду защищать людей всей страстью и всей яростью своей души.

«Я шёл, чтобы защищать тех, кто выйдет на мирный протест против пенсионной реформы»

9 сентября я шёл по улицам Краснодара. Шёл, чтобы защищать тех, кто выйдет на мирный протест против пенсионной реформы. Уже тогда я знал, что в отношении меня проводятся ОРМ (Оперативно розыскные мероприятия), знал это и 8 сентября, когда уезжал из Геленджика. Утром 9 сентября я отправил обращение в палату адвокатов, следственный комитет и прокуратуру края. Я сообщал, что в отношении меня явно ведётся ОРМ, что я опасаюсь за свою безопасность. Дежурный прокурор заверил меня, что все опасения напрасны, но уже от прокуратуры края за мной шла наружка из двух человек. И вот вопрос: что же такого я сделал, что мою машину надо было [подавать] в ориентировку, за мной следить, а потом избивать в машине? То, что я какой-то постик не такой в фэйсбуке написал? Что хотел защищать людей? В этом моя вина? Вы понимаете, как дико, как мерзко всё это звучит?

Когда меня заталкивали в машину, я почти не упирался, хотя точно нельзя сказать, что я сел в неё добровольно. Но когда не представившийся человек в гражданке стал вырывать у меня телефон, то телефон я не отдал. Скажите, я был прав или нет? Я был прав безусловно, а с точки зрения усиленно насаждаемого «понятийного» права я совершил преступление. Я холоп и защитник холопов! Посмел воспротивиться пожеланиям царского опричника. Не согласился и запротестовал — страшнее преступления не придумаешь!

Пока младший сержант Долгов вёл свою «Мазду» (уж не знаю, как я его в это время покусал), другой младший сержант Юрченко за то, что я не отдал ему свой телефон, решил сломать мне руку, а потом задушить. В определённый момент Юрченко решил, что всего этого маловато и попробовал выдавить мне глаз. Вот мне интересно, где таким подлостям их учат? Что самое забавное, так это то, что за всем этим вселенским безобразием наблюдала Ирина Бархатова — мой клиент, которая снимала на видео моё задержание и которую Долгову и Юрченко хватило ума посадить в машину тоже. Очень показательно, что Бархатову — очевидца событий, судья допрашивать отказался, и следователь допрашивать отказался, потом добавив, что «доказательство невиновности не предоставлено», — добавил следователь. Что добавит судья, я уже не знаю.

Уже в машине Юрченко и Долгов надели на меня наручники и вышвырнули из машины лицом в асфальт. Затем меня поволокли на 4 этаж в кабинет угрозыска (пр.: Уголовный розыск), из которого Юрченко всех выгнал и, оставшись со мной наедине, стал меня бить. Один из ударов попал мне в ухо и повредил мне барабанную перепонку. С тех пор я плохо слышу левым ухом. Со скованными за спиной руками я провел более 6 часов. Пытаясь оправдаться перед совершённым преступлением, Юрченко и Долгов составили два идентичных до опечаток рапорта совершенно безумного содержания, из которого следовало, что я сам себя побил и пытался сбежать с парковки УВД, предварительно добровольно сев в машину. Многие видели, как меня сажают в машину. Похоже, что я сел туда добровольно? И рапорта, и протоколы, и допросы Юрченко и Долгова — все ложь от первого до последнего слова.

41-й Пленум обязывает суд при решении вопроса о взятии под стражу разрешить вопрос к причастности к вменяемому событию. В данном случае, события нет как такового. Поведение так называемых сотрудников полиции более подходит для уличных грабителей, чем для сотрудников МВД. Если бы в России действовала презумпция невиновности (мы знаем, что нет), то дело бы даже не было возбуждено.

Недопустимые сомнения в показаниях потерпевших Юрченко и Долгова прямо опровергаются видеозаписями моего задержания, моими показаниями и очевидца Бархатовой. Но поскольку в России презумпция невиновности отменена как экстремистская норма, то показания потерпевших всегда будут иметь больший вес, чем показания свидетелей и видеозапись. Мы все понимаем, почему. Таким образом, бандитское государство защищает само себя, закрепляя выученную беспомощность граждан. Государство право всегда! А когда государство не право, то лучше смириться и не лезть — себе дороже выйдет. Но только если не лезть и смириться, то Россия в 21 веке будет страной рабов и страной господ.

«Я лишь ещё сильнее стал вас презирать. Как калек с атрофированной совестью»

Я знаю, что решение, где я проведу в ближайшее время (порядка до 6 месяцев) принимается не здесь, поэтому совершенно бессмысленно что-то объяснять прокурору, судье или следователю. Состязаться необходимо не с ними. Мне было очень смешно наблюдать, как следователь получал ценные указания относительно 91-й статьи задержания моего — бегал, созванивался. И, ваша честь, поверьте, когда вы уходите на слишком длительные перерывы, мы тоже понимаем, зачем это и что там происходит.

Так вот, что я хочу вам сказать, господа хорошие мастера телефонного правления, два месяца назад у меня родился сын. Сейчас я ему нужен. Ему нужен отец, который приносит в дом деньги и следит за домом, за своим сыном. Вы отняли у моего сына отца. Отняли равнодушно, спокойно, безразлично. Возможно, злорадно. Ничего не ёкнуло у вас в груди, что это вообще подлость и низость? Но вы привычные. Вы сделали больно мне и моей семье. Но, вот не задача! Испугать не получилось и не получится. Я лишь ещё сильнее стал вас презирать. Как калек с атрофированной совестью.

И я, и моя семья пройдём это испытание спокойно и твёрдо, как проходили множество других. Но я верю, что рано или поздно придёт день, когда Россия станет свободной, суды независимыми, а адвокаты уважаемыми. Берегите свою свободу и не оставайтесь равнодушными.

Спасибо».